Традиционное

В Рождество все немного волхвы.   
 В продовольственных слякоть и давка.
 Из-за банки кофейной халвы   
 производит осаду прилавка 
грудой свертков навьюченный люд:    
каждый сам себе царь и верблюд.  

Сетки, сумки, авоськи, кульки,    
шапки, галстуки, сбитые набок. 
Запах водки, хвои и трески,   
 мандаринов, корицы и яблок. 
Хаос лиц, и не видно тропы   
 в Вифлеем из-за снежной крупы. 

 И разносчики скромных даров    
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
 исчезают в провалах дворов,   
 даже зная, что пусто в пещере:
 ни животных, ни яслей, ни Той,    
над Которою — нимб золотой.  

Пустота. Но при мысли о ней    
видишь вдруг как бы свет ниоткуда. 
Знал бы Ирод, что чем он сильней,    
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства —    
основной механизм Рождества.  

То и празднуют нынче везде,    
что Его приближенье, сдвигая 
все столы. Не потребность в звезде   
 пусть еще, но уж воля благая 
в человеках видна издали,   
 и костры пастухи разожгли.  

Валит снег; не дымят, но трубят   
 трубы кровель. Все лица как пятна. 
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.    
Кто грядет — никому непонятно: 
мы не знаем примет, и сердца    
могут вдруг не признать пришлеца. 

Но, когда на дверном сквозняке   
 из тумана ночного густого 
возникает фигура в платке,   
 и Младенца, и Духа Святого 
ощущаешь в себе без стыда;    
смотришь в небо и видишь — звезда.