Сумбурные размышления о жизни
Apr. 22nd, 2003 02:05 pmПрекрасный пост у
Змейки. Действительно прекрасный. И - очень печальное обсуждение под ним. Как везет рассчетливым сукам и дурам, потому что они умеют заставить, схватить, не пускать. Бедные, бедные девочки, которые и впрямь считают, что так выглядит счастье, что так построенная жизнь - везенье. Беда, беда.
Есть две вещи в числе прочих, которыми я горжусь, и которые нельзя подделать. Первая - то, что мой отец, выходя из трехнедельной комы после ужасной ЧМТ, самые крепкие слова сказал - "зараза" и "сволочь". Известно, что люди по выходе из комы после ЧМТ матерятся так, что штукатурка сыплется, они в этом не виноваты - они не помнят этого, это мозг выбрасывает стресс самыми гнусными словами, которые может найти. Если не дай бог такое случится со мной - боюсь, цветы позавянут. А отец - вот так. У него так внутри. Он такой и есть. Это не подделаешь. Мы сидели с ним, меняясь, не оставляя его ни на час, я боялась одна, и со мной всегда был Стрейнджер - ночью со мной в больнице, в остальное время - рисовал огромный заказ иллюстраций для адаптированного "Короля Артура" - хорошие, кстати, получились иллюстрации. Когда он спал - я не знаю. Я вообще плохо помню это время, больше отрывками. Но это чувство обалдевшей гордости за отца помню прекрасно - лишнее подтверждение тому, что он никогда меня не обманывал. У него это не принято.
Второе - это то, что мои родители никогда не читали моих бумаг. Никогда. Я точно знаю, потому что, распустившись под сенью безопасности, вела дневники (один из них, 89-90 годы, жив по сей день) крайне откровенного содержания. Если родители обнаруживали в комнате бумажку или выгребали карманы куртки, чтобы бросить ее в стирку (только для этого!) - я приходила и обнаруживала аккуратно сложенную стопку. Если валялась на виду открытая тетрадь - ее отодвигали в сторону, отведя глаза. Любая записка, воткнутая мне в дверь и подписанная, не открывалась и не разворачивалась. Нам пришлось пободаться, чтобы они входили в мою комнату со стуком, мы вдоволь повоевали из-за моего брака - но неприкосновенность письменного пространства соблюдалась - и соблюдается - свято.
Едва ли можно объяснить, как мы счастливы, и насколько мое лохматое счастье с нуждающимися в ремонте зубами и есть тот самый принц. Так уж мне повезло. Мы нашли друг друга очень, очень давно. Не получается о таком говорить. Мы есть. Я знаю, что за нашей спиной время от времени раздается негромкое "везучая, стерва!". Знаю и то, что Стрейнджер сам по себе одиозен, и наш брак одиозен немногим менее, и многие в определенных кругах не могут отказать себе в удовольствии поразминать языки по нашему поводу - загадочный для меня способ самоутверждения. Пусть его.
Я привыкла к образу баловня-ребенка, которому все достается даром. В каком-то смысле так оно и есть - потому что я не воспринимаю ничего как жертву. Как не воспринимали мы как жертву - все, начиная с мамы - сиденье сутками возле недвижного отца. Какая это жертва? Просто иначе невозможно. Невозможно. Жертва - это когда от чего-то отказываешься, насилуешь себя ради непонятных выгод. А если просто делаешь так, как единственно можешь и хочешь - это даром, да.
Даром.

Есть две вещи в числе прочих, которыми я горжусь, и которые нельзя подделать. Первая - то, что мой отец, выходя из трехнедельной комы после ужасной ЧМТ, самые крепкие слова сказал - "зараза" и "сволочь". Известно, что люди по выходе из комы после ЧМТ матерятся так, что штукатурка сыплется, они в этом не виноваты - они не помнят этого, это мозг выбрасывает стресс самыми гнусными словами, которые может найти. Если не дай бог такое случится со мной - боюсь, цветы позавянут. А отец - вот так. У него так внутри. Он такой и есть. Это не подделаешь. Мы сидели с ним, меняясь, не оставляя его ни на час, я боялась одна, и со мной всегда был Стрейнджер - ночью со мной в больнице, в остальное время - рисовал огромный заказ иллюстраций для адаптированного "Короля Артура" - хорошие, кстати, получились иллюстрации. Когда он спал - я не знаю. Я вообще плохо помню это время, больше отрывками. Но это чувство обалдевшей гордости за отца помню прекрасно - лишнее подтверждение тому, что он никогда меня не обманывал. У него это не принято.
Второе - это то, что мои родители никогда не читали моих бумаг. Никогда. Я точно знаю, потому что, распустившись под сенью безопасности, вела дневники (один из них, 89-90 годы, жив по сей день) крайне откровенного содержания. Если родители обнаруживали в комнате бумажку или выгребали карманы куртки, чтобы бросить ее в стирку (только для этого!) - я приходила и обнаруживала аккуратно сложенную стопку. Если валялась на виду открытая тетрадь - ее отодвигали в сторону, отведя глаза. Любая записка, воткнутая мне в дверь и подписанная, не открывалась и не разворачивалась. Нам пришлось пободаться, чтобы они входили в мою комнату со стуком, мы вдоволь повоевали из-за моего брака - но неприкосновенность письменного пространства соблюдалась - и соблюдается - свято.
Едва ли можно объяснить, как мы счастливы, и насколько мое лохматое счастье с нуждающимися в ремонте зубами и есть тот самый принц. Так уж мне повезло. Мы нашли друг друга очень, очень давно. Не получается о таком говорить. Мы есть. Я знаю, что за нашей спиной время от времени раздается негромкое "везучая, стерва!". Знаю и то, что Стрейнджер сам по себе одиозен, и наш брак одиозен немногим менее, и многие в определенных кругах не могут отказать себе в удовольствии поразминать языки по нашему поводу - загадочный для меня способ самоутверждения. Пусть его.
Я привыкла к образу баловня-ребенка, которому все достается даром. В каком-то смысле так оно и есть - потому что я не воспринимаю ничего как жертву. Как не воспринимали мы как жертву - все, начиная с мамы - сиденье сутками возле недвижного отца. Какая это жертва? Просто иначе невозможно. Невозможно. Жертва - это когда от чего-то отказываешься, насилуешь себя ради непонятных выгод. А если просто делаешь так, как единственно можешь и хочешь - это даром, да.
Даром.